автор: Елена Анатольевна Иванова
УСМАН
…ОН ТАКОЙ ТАЛАНТЛИВЫЙ…
– ЕленТольна, вас зовёт Татьяна Сергеевна! – Лёшка возникает в конце коридора, неожиданно вынырнув из-за угла. С топотом рванувшего в карьер табуна он проносится мимо, успевая издать этот клич ещё пару раз. Для верности. А как же, он ведь гонец завуча, а значит, может орать сколько угодно! На законном основании, между прочим! Промчавшись мимо, он скрывается за углом в противоположном конце коридора, столь же громогласно сообщая Татьяне Сергеевне, что ЕленТольна ЩАС придёт.
– Ну надо же было соорудить такое уродище, – вздыхаю я, проследив за Лёшкиным маневром. Это я о здании. Странной конфигурации сооружение с широченными и длиннющими коридорами, замыкающимися в гигантские геометрические фигуры, как будто приглашает носиться, не останавливаясь, по этим самым коридорам с воплями и гиканьем, что попавшие сюда дети первое время с радостью и делают.
Но я всё равно люблю этот дом! Кто-то сказал, что счастье – это когда тебя понимают. Банальность? А всё равно это так! И ещё, когда принимают и любят и готовы поддержать любую твою самую безумную идею. И ты в ответ тоже – и любишь, и доверяешь, и принимаешь, и поддерживаешь всех-всех. И взрослых и детей. Город Солнца, да и только!
Я бегу вниз к Татьяне Сергеевне.
Татьяна Сергеевна – завуч нашего детского дома, говорит всегда как бы извиняясь, немного плачущим голосом. Видимо, даёт себя знать привычка жалобить тех, от кого зависит благополучие и само существование нашего дома. Любимое занятие – бросать на амбразуру близких людей (сама-то она с неё не встаёт никогда). Поэтому вся её семья работает здесь же. Им-то больше всех и достаётся. Но я тоже всегда готова.
– Елена Анатольевна, возьмите к себе в отряд этого ребёнка! Он такой талантливый и такой несчастный! Только Вы справитесь! – ох, какая лесть! Но могу ли я отказать Татьяне Сергеевне?
Примерно к этому я и готовлюсь, протискиваясь в дверной проём кабинета.
К Татьяне Сергеевне всегда приходится протискиваться – в дверях, под дверью, перед дверью и в самом кабинете всегда топчется человек пять детей. Поговорить, посидеть, послушать, подержаться за ручку.
На сей раз по кабинету по-хозяйски расхаживает негритёнок 8-9 лет.
– Вот, Усман, это и есть Елена Анатольевна. Она будет твоим воспитателем, – и умоляющим шёпотом: – Леночка, Вы ведь возьмёте? Он такой талантливый...
– А она хороший воспитатель? – сомневается мальчишка. Вот паршивец!
– Самый лучший! – Патетика в голосе Татьяны Сергеевны убедила бы даже инспектора СЭС и пожарного инспектора вместе взятых.
– Ну, тогда ладно, – снисходит Усман и до меня. – Я к вам, вообще-то, ненадолго. У меня бабушка заболела. Поправится – обратно меня заберёт. У меня хорошая бабушка. Я у неё главный помощник. Ей без меня никак!
Татьяна Сергеевна делает круглые глаза – Потом, всё потом!
– Елена Анатольевна, Вы устройте пока Усмана и подберите ему что-нибудь из одежды.
Вот так Усман попал в нашу группу.
ДЕЛО В ШЛЯПЕ
Мои младшие мальчишки – народ добродушный. Приняли новичка легко. Правда, его бешеный африканский темперамент ошарашил даже самых энергичных из них. За ним просто не успевали. С особым преданным восторгом и обожанием Усмана принял только тихоня-Сашка. До сих пор не понимаю, как они могли существовать в одном временном пространстве – Усман – ребёнок-тайфун и осторожный Сашка, который даже ходил как бы крадучись.
А пока мы с Усманом, дружно взявшись за руки, идём на склад – одеваться.
Склад – просторная комната с высоченным потолком и огромными металлическими каркасами стеллажей, на которых развешена и разложена одежда всех возможных и невозможных детских размеров и расцветок.
Пока мы с кастеляншей подбираем необходимый минимум, Усман присматривает себе какую-то несусветную яркую шляпу. (Как она вообще сюда попала?)
– Дай мне это! – обращается он к Ирине, преданно заглядывая ей в глаза, догадываясь, что могут не дать.
– Зачем это тебе? – смеётся она. – Куда ты в этом будешь ходить?
Усман прижимает шляпу к груди.
– Мне это очень-очень надо,– убеждённо говорит он. – Ну, пожалуйста!
–Усман, это скорее подойдёт какой-нибудь очень большой девочке или тётеньке, – вступаю я.
– Мне это ОЧЕНЬ надо. Ну, давайте, больше ничего не будем брать! А ЭТО мне НАДО! – Он говорит так горячо, что мы вдруг понимаем – действительно надо!
– Да ладно, – машет рукой Ирина, – пусть берёт. Ну, кто ж её наденет, такое уродище!
Восторг, вспыхнувший в глазах Усмана, видимо, не смог сразу выплеснуться наружу – так его было много. Тугой пружиной он скатился вниз, в ноги, и в следующее мгновение эта пружина неожиданно разжимается. И вот уже Усман стремительно взлетает по вертикальной опоре стеллажа под самый потолок, где на горизонтальной перекладине превращается в большую вертушку.
Наше с Ириной дружное “Ах” повисло на той же перекладине, да так и осталось там сиротливо раскачиваться, пару раз отразившись от высокого потолка. Мы, как две курицы, воспитавшие утёнка и теперь в ужасе мечущиеся вокруг пруда, глядя на первые водные процедуры своего воспитанника, бегаем вокруг стеллажа, беспомощно подставляя руки в надежде поймать то, что по всем законам физики должно сейчас рухнуть вниз.
Но в данном случае Ньютон оказался прав наполовину. Ускорение получила только шляпа, которая и свалилась, благополучно миновав наши подставленные руки. Поскольку именно она была источником такого внезапного энергетического выброса, то вращение вертушки замедлилось, и вскоре, как всякое затухающее колебание, прекратилось вовсе.
И вот мы уже переводим дух, созерцая скатившегося вниз и блаженно улыбающегося Усмана.
О ВРЕДЕ КОФЕ С ПИРОЖНЫМИ
Мой рабочий день в детдоме, как и день любой мамы, имеющей детей школьного возраста, выглядит примерно так:
7.00 – подъём и водные процедуры;
7.30 – завтрак;
8.00 – отправка детей в школу.
С 8.30 до 13.30 – чашечка кофе в соседней кафешке (может быть, даже с пирожным) и прочие прелести вольной жизни, вплоть до возвращения детей из школы. Затем – обед, уроки, кружки, песни-пляски, выяснения, кто кому за что дал, и прочие обычные дела.
И, наконец, 22.00 (теоретически), а на самом деле – 00.00 – отбой.
В общем, есть такое красивое словосочетание – “режимные моменты”.
Итак, 9.00 – дети в школе. Обхожу спальни. Впереди маячит вожделенная чашечка кофе. Нет, нет, непременно с пирожным!
– А, вот ты где! – из-за моей спины выскакивает Усман. Он всегда выскакивает, как чёртик из табакерки. Никого нет, и вдруг, р-раз! – раскачивается и хвостиком помахивает (не Усман, а чёртик, конечно).
Усман же помахивает не хвостиком, а какой-то большой лампой с проводами. Усмана не успели устроить в школу, и пока он в мастерской “помогает” Олегу Александровичу – нашему инструктору по труду.
– Что это у тебя? – интересуюсь для порядка.
– Это мне Олег Александрович подарил. Ему не надо! Она всё равно не горит! – для убедительности он мгновенно суёт проводки в розетку.
Да, реакция у меня не та. Расслабилась! Мечта о чашечке кофе испарилась вместе с мощным электрическим разрядом. Наверное, это была контузия. Всё происходящее, как в замедленном кино: взрыв… фейерверк электрических брызг… запах горелого провода… лежащий на полу лицом вниз Усман…
Нет, нет, прочь контузию! Отмираю, кидаюсь к мальчишке, переворачиваю, трясу:
– Усман, где болит? Усман!!! – Усман молчит и смотрит в одну точку.
– Скорее! В медпункт! Врача!
Врач не успел…
В глазах «умирающего» вдруг вспыхивает сознание, мгновенно переключившееся в позицию "крайний восторг". И вот он уже несётся со своей лампочкой в следующую комнату. «Господи, ну что же у меня сегодня с реакцией?!!» Бегу следом. Взрыв, фейерверк, запах провода. Пытаюсь схватить негодника. Но это уже не ребёнок! Это стихия! Торнадо!
Следующая комната. Взрыв, фейерверк, запах. Между третьей и четвёртой спальнями сбиваю его с ног. Падаю сверху.
Всё. Смерч миновал. Оставшиеся в живых выползают из под руин…
– Я же говорю, она не работает. – Это Усман…
… Олег Александрович растерянно бродит по мастерской
– Ну, куда же я её засунул? Ну что за голова! Вот, только же в руках держал!
Мы с Усманом маячим в дверях и наблюдаем за наклонами и приседаниями нашего мастера-на-все-руки. Олег Александрович может всё! От веломобилей самой разной конструкции и конфигурации до шхуны “Емеля”.
– Да вот же, Олег Александрович! – Усман радостно протягивает злополучную лампу.
– Спасибо, дорогой, что бы я без тебя делал?
– Вот и бабушка так говорит, – широко и светло улыбается Усман.
ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ СОНАТА
– ЕленТольна, хотите детского питания?
Это что ещё за бледнолицый брат? По глазам узнаю Усмана. Вся его довольная физиономия густо припудрена белым порошком. Рядом – Сашка. Поочерёдно запуская руки в коробку с сухой молочной смесью, они, жмурясь от удовольствия, облизывают ладони, добавляя белизны своим живописным мордахам. Хотя нет, какая там живопись – скорее японская гравюра.
Сухим детским питанием увлекается весь дом. Такая волна.
Надо сказать, что обычно покупают его в соседнем магазине на с в о и (!) деньги. Всем воспитанникам раз в месяц выдают небольшую сумму на карманные расходы. Но, как правило, через пару дней эти деньги и заканчиваются. По моим скромным расчётам, в настоящий момент ни копейки не осталось даже у самых прижимистых и экономных. Похоже, попахивает криминалом. Дедукция – великая вещь!
– Спасибо, у меня живот заболит. А где вы это взяли?
Сашка перестаёт жевать и внимательно смотрит на Усмана. Усман же – сама невинность.
– А нас продавщица в магазине угостила.
– А что же вы делали в магазине?
– Да так, гуляли и зашли посмотреть.
Ну что ж, играть, так играть!
– Как же она могла! Это же надо варить. Ведь от сырой смеси может заболеть живот! Идёмте, мы должны сообщить об этом администратору магазина.
– Ладно, – примирительно реагирует Усман. – Мы больше не будем у неё брать!
– Вам не страшно, вы уже большие, у вас животы покрепче. А вдруг она малышей угостит? Это же страшно подумать, что может случиться!
Я беру упирающихся мальчишек за руки, и мы уныло бредём в магазин.
Оставив воришек за тяжёлой металлической дверью, иду искать “самую главную администрацию”.
– Здравствуйте, я воспитатель из детского дома. Мои дети украли в вашем магазине коробку сухой молочной смеси, – вежливо, но с достоинством сообщаю я двум женщинам, административной наружности и комплекции, мирно пьющим чай с пряниками. Обе они как-то странно похожи на актрису, игравшую роль Печки в фильме-сказке моего детства – такие же круглые, румяные, сдобно-ласковые.
– Ну, надо же! – умиляются печечки. – Ну пусть кушают на здоровье! Сиротки же!
– Вы моих детей не знаете! – перехожу я к угрозам – Сегодня детское питание, а завтра они у вас весь магазин вынесут! В общем, вы должны меня арестовать! Есть в магазине какой-нибудь охранник в форме?
– Нет, – огорчается “администрация”. – Да Вас-то за что? – они чуть не плачут. Чай безнадёжно остыл, а тут какая-то сумасшедшая, того и гляди, кусаться начнёт.
– Как это за что, а кто их так воспитывает?
Да, видимо, от сумасшедшей просто так не отделаться.
– Ну ладно, зовите своих “уголовников”, – тяжело вздыхают бедные женщины, – что-нибудь придумаем! – Слово “уголовники” звучит у них так, словно речь идёт об ангелах.
“Уголовники” робко просачиваются в дверную щель и, скромно потупившись, прячутся за мою спину. Их присутствие выдают только попеременно хлюпающие носы.
Ах, какие великие драматические таланты таят в себе порой скромные работники торговли! Вот не ошиблась я в них.
Грозно нависнув над столом с бывшим чаем, одна из печечек прожигает меня взглядом насквозь:
– Эти, что ли? Так-так! А мы тут с ног сбились! Ищем пачку детского питания! Уже продавщицу уволили! Значит, говорите, она вас угостила?
Хлюпанье одного из носов становится более явственным. Второй же, умолкает, и, после мучительной паузы, свидетельствующей, вероятно, о величайших душевных мучениях, хозяин умолкшего носа бубнит:
– Продавщица не виновата. Мы сами взяли, когда она отвернулась, – это Усман.
Музыкальное сопровождение усложняется красивым и неожиданным Сашкиным “-ы-ы-ы-ы-ы-”, присоединившимся к всхлипываниям. Ярко вырисовывается классическая сонатная форма. Разработка заканчивается, приближается кульминация.
– Ну, что ж, – взялась за телефонную трубку вторая актриса. – Будем вызывать милицию. Дети пусть возвращаются в детский дом, а Вы, гражданочка, арестованы. Алё, милиция, пришлите наряд, у нас тут кража!
Кульминация не заставляет себя ждать. Сашка рыдает в голос. Уже знакомая мне пружина сжимается. Усман, подброшенный ею, вылетает из-за моей спины – руки вскинуты к потолку, глаза горят.
– Вы что! Вы не можете её арестовать! Это же – Елена Анатольевна! Наша лучшая воспитательница!
– Какая же она лучшая, если её воспитанники воруют?
Между лопаток похолодело – а не перегнула ли я палку? Ведь, правда, арестуют!
– Вот вы нас и арестуйте, она не виновата! – (ну, Усман, не ожидала!) Сашка от ужаса замолкает. Кажется, хлюпающая партия вот-вот перейдёт к тётенькам. Глаза их увлажняются, но закон жанра обязывает, а незаурядные актёрские способности не дают расслабиться. Собрав всю приходящуюся на двоих силу воли, они доводят сцену до конца.
– Идите, мальчики, идите. Некогда нам. Надо ещё акт составить.
Секунду мои дети стоят неподвижно, и вдруг дружно снимаются с места и исчезают так стремительно, что уже в следующую секунду у нас возникает вопрос – а были ль мальчики? Кидаюсь с аплодисментами к героиням нашего спектакля.
– Ну, что Вы, – смущённо раскланиваются они. – Если что, обращайтесь ещё.
Уф, с кульминацией справились! Каким-то выйдет финал?
Устало бреду к детскому дому. Что это там за странная толпа несётся мне навстречу? Замедляю шаг, всматриваюсь.
Впереди, с вытянутой по-ленински рукой бежит Усман, За ним, едва поспевая – директор, Феликс Сергеевич. Милый, сдержанный, интеллигентный, всегда подтянутый Феликс Сергеевич бежит, как последний мальчишка. А за ним – все мои дети в полном составе.
– Елена Анатольевна!.. Что случилось?.. За что Вас арестовали?! – Феликс Сергеевич хватается за сердце, пытаясь поймать нить дыхания. – Усман с Сашкой прибежали… Сашка рыдает! Усман кричит, что надо спасать Елену Анатольевну!..
– Всё в порядке, Феликс Сергеевич, я дала подписку о невыезде и о том, что если мои дети ещё раз что-нибудь здесь украдут – я сама приду в тюрьму.
Ну, вот и всё. Кода. Больше мои дети никогда не воровали!..
В э т о м магазине.